Дай умереть другим - Страница 13

Кемаль перехватил устремленный на него взгляд и подмигнул девочке. Ему было скучно. Четверо пацанов отправились отлавливать наводчицу Раю, чтобы она не проболталась по дурости, кому слила информацию про фирму «Эверест». Остальные, включая Леху, дрыхли после вчерашней попойки. Кемаль зевнул и, достав пачку сигарет, спросил у девочки:

– Курить хочешь?

– Я домой хочу, – ответила она.

– Сначала пусть твои папка с мамкой денежки нам заплатят, – сказал Кемаль, с удовольствием затягиваясь сигаретным дымом.

Он сидел на старой школьной парте, и вид ее исписанной крышки воскрешал в нем детские воспоминания, настраивая его на добродушный, игривый лад. Кемаль даже ногами болтал, хотя походил вовсе не на мальчишку, а на жирного кастрированного кота. Круглая голова, поросшая свалявшимися волосами, воротник второго подбородка. Далеко не красавец, хотя ничто человеческое ему было не чуждо.

– Ты за ними небось подсматриваешь в щелочку, а? – спросил Кемаль, хитро прищурившись.

– За кем? – девочка недоуменно уставилась на него своими темными глазищами.

– За папкой с мамкой, когда они…

Правая ладонь Кемаля звучно шлепнула по левой, сложенной в кулак. Он беззвучно засмеялся.

– Вы совсем дурак, дядя?

– Что-о?

Кемаль прекратил болтать ногами и подался вперед.

– Что ты сказала, мандавошка?

– Я Аня, а никакая не мандавошка! А вы, если и не совсем дурак, то все равно глупый. Разве можно так с детьми разговаривать?

– Ты учить меня будешь, соплячка? – Когда татарин грузно спрыгнул с парты, девочке показалось, что пол под ней вздрогнул. Приближаясь к ней, Кемаль отшвырнул дымящийся окурок и заменил сигарету на нож с узким лезвием. Оно то выскакивало наружу, то снова втягивалось в рукоять, как осиное жало.

– Я тебе сейчас шкуру на ремни порежу, – пообещал он, нависая над пленницей. – Но для начала отчекрыжу твой симпатичный носик. Тебе придется носить его днем на резиночке, а по ночам держать в холодильнике, чтобы он не испортился. Нравится тебе моя задумка?

2

С той самой минуты, когда одурманенную хлороформом Анечку бросили в багажник иномарки и увезли из родного двора, ей уже ничего не могло понравиться. Похитители посадили ее на цепь, как собачку, и неотлучно дежурили в комнате, сменяя друг друга. Самым главным среди них был тот, которого остальные звали Лехой. Самым противным – толстый Кемаль. Он отказался отвернуться, когда Анечка захотела на ведро, и теперь ее мочевой пузырь был переполнен, как грелка, постоянно напоминающая о себе тяжестью внизу живота.

Представив себе, как толстый Кемаль ткнет ее своим ножичком, девочка зажмурила глаза, но не закричала, а только прикусила губу. Она уже почти желала умереть.

Дни, проведенные в полутемном подвале, походили на ночи, а ночи были бесконечно долгими, как годы. Где-то монотонно капала вода: плонк… плонк… плонк… Возле дальней стены временами затевала возню тощая рыжая крыса, угодившая в крысоловку. Ее почему-то не убивали, но и не отпускали на волю. Анечка, которая прежде боялась крыс до потери пульса, относилась к товарке по несчастью с сочувствием. Потому что ее собственное положение было ничем не лучше.

В это не хотелось верить, но внутренний голос постоянно нашептывал Анечке, что для нее все кончено. Не будет ни первого школьного звонка, ни выпускного вечера, ни подвенечного платья, фасонами которого были заполнены почти все страницы Анечкиных альбомов для рисования. Ничего не будет. И последним, что она испытает в этой жизни, станет боль от вонзившегося в грудь ножа. Или в живот? Или в горло, где все сильнее пульсируют напрягшиеся жилки?

Кемаль стоял совсем рядом – рукой подать. Три месяца назад, когда Анечка была еще совсем маленькой и глупой, у нее умер (а вовсе не сдох, как говорили взрослые) любимый кот Барсик, и она долго не позволяла маме похоронить его на задворках, несмотря на ее обещания поставить на могильном холмике настоящий сосновый крест из сосновых дощечек. Так вот, когда мертвый Барсик пролежал в картонной коробке, выложенной ватой, три дня, от него пошел такой же запах, который распространял вокруг себя Кемаль. Хороший человек ни за что не станет так пахнуть, угрожая при этом ножом девочке, которая младше его в пять раз. Это Анечка знала наверняка. Как и то, что ни в коем случае нельзя показывать врагам свой страх. Злые собаки и плохие люди нападают, когда чувствуют слабину, – так учил ее дед.

Немного шалея от собственного нахальства, Анечка открыла глаза и попросила:

– Вы не могли бы отойти подальше? От вас воняет.

– Так, значит? – угрожающе спросил Кемаль.

Вместо того чтобы ударить девочку ножом, он спрятал его в карман и, сходив в дальний угол подвала, возвратился со странной на вид штуковиной. – Знаешь, что это такое?

– Нет. – Анечка вдруг поняла, что на свете есть вещи пострашнее ножей с выкидными лезвиями.

– Это паяльная лампа, – пояснил Кемаль с невероятно гадкой улыбкой. – Она нужна, чтобы обеспечивать некоторым нашим гостям самый горячий прием. Вот смотри…

Он повозился с лампой, и неожиданно полумрак рассекла оранжевая струя огня, заставившая Анечку отпрянуть, насколько ей позволила длина цепи. Кемаль издал звук, очень похожий на шипение пламени, – это он так смеялся. Многообещающе поглядывая на пленницу, он подошел к крысе, высвободил ее из капкана и поднял за хвост, напоминая сильно раскормленного мальчишку – самого гадкого из всех, кого Анечке доводилось видеть.

Пшшшт!..

Извивающаяся крыса, опаленная струей огня, вспыхнула, как комок шерсти. Отпущенная на свободу, она попыталась улизнуть в расщелину в дальнем углу подвала, но сослепу промахнулась, ударившись в стену. Это повторилось несколько раз и продолжалось невыносимо долго. Пронзительный визг зверька стоял у Анечки в ушах даже после того, как почерневшая тушка застыла, задрав кверху все четыре лапки, похожие на горелые сучки. Тошнотворный дым тянулся над полом, забиваясь в ноздри, хотя Анечка старалась не дышать носом. А довольный Кемаль опять стоял рядом, держа паяльную лампу перед собой.